Меню:
Проверь себя:
Прутский поход
ПРУТСКИЙ ПОХОД 1711 года
Близился конец 1710 г. Ничто будто бы не предвещало неприятностей, и Петр уже размышлял о том, как отметить уходящий год, доставивший столько радостей, как из Константинополя курьер привез тревожные новости: Османская империя объявила войну России.
Эта акция султанского двора принадлежит к числу парадоксов истории. В самом деле, в 1708—1709 гг., когда до войск Карла XII было подать рукой и объединенным силам Швеции и Османской империи, быть может, удалось бы сломить сопротивление России, в Константинополе не помышляли о войне.
Теперь же, когда армии султана противостояло опытное войско, сокрушившее Карла XII, в Константинополе сочли, что наступил благоприятный момент, чтобы помериться силами с Россией.
Странность во внешнеполитических зигзагах Османской империи станет понятной, если мы учтем посторонние влияния, которым с каждым десятилетием все больше и больше подвергался султанский двор. Главным подстрекателем, не жалевшим ни слов, ни посулов, был Карл XII, нашедший после полтавского разгрома приют в Османской империи. Он стращал султана тем, что Россия, сокрушив Швецию, направит свою армию на юг и сначала овладеет Крымом, а затем и Константинополем. Не скупился король и на территориальные уступки, благо они ему ничего не стоили: Турции были обещаны принадлежавшие Польше несколько провинций, крепость Каменец, а также 4 миллиона годовой дани.
Открытие военных действий Турцией, по планам Карла, должно было облегчить положение Швеции — России пришлось бы значительную часть своих войск перебросить на юг, следовательно, ее давление на севере станет слабее, и Швеция получит возможность поправить свои дела после катастрофы под Полтавой.
Все эти старания любителей загребать жар чужими руками оказались бы бесплодными, если бы в самой Османской империи не существовало реваншистской группировки, домогавшейся возвращения Азова и земель, отошедших по Константинопольскому договору 1700 г., заключенному Украинцевым.
Для России война была крайне нежелательной прежде всего потому, что возникал второй фронт, вынуждавший страну еще больше напрягать ресурсы, и без того достаточно истощенные за. 10 военных лет. Поэтому Петр предпринимает шаги к улаживанию конфликта с Османской империей, но султан остался глухим к его призывам. Войны на два фронта избежать не удалось. 25 февраля 1711 г. в Успенском соборе в Москве был обнародован манифест об объявлении войны Османской империи.
После молебна Петр в качестве полковника Преображенского полка, обнажив шпагу, сам повел этот полк, отдавая честь проходившим вельможам. В тот же день оба полка отправились на юг, куда из Прибалтики уже давно двигалась армия Шереметева.
Царь выехал из Москвы в действующую армию 6 марта 1711 г. Этому предшествовало событие огромной государственной важности — учреждение Сената.
Сенат был образован указом 2 марта 1711 г. Он заменил старинную Боярскую думу. Чем не устраивала Петра Боярская дума, в чем смысл и значение проведенной реформы?
Ответ на эти вопросы дал еще В. И. Ленин. Вдумаемся в его слова: «Монархия XVII века с боярской думой не похожа на чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века». Следовательно, отличие монархии XVII в. от монархии XVIII в. состояло в том, что первой сопутствовала Боярская дума, в то время как характерной особенностью второй являлось управление страной при помощи дворян-чиновников.
В комплектовании Боярской думы сложились определенные традиции. Это было учреждение аристократическое. Именно отпрыски родовой знати, или, как тогда говорили, породных людей, шаг за шагом поднимались по ступенькам карьеры, пока не достигали чина боярина. Бояр, таким образом поставляло ограниченное число фамилий. Исключение допускалось только в отношении родственников царицы — отцу ее и братьям царь сразу же после свадьбы сказывал боярство.
Боярский чин был пожизненным. Если боярин попадал в опалу, то худшее, что ему грозило, это отстранение от двора и отправка в какой-либо глухой уезд воеводой. Такой опальный сохранял
за собой чин боярина.Сложившиеся традиции пожалования в бояре приводили к тому, что в высшем правительственном учреждении находилось немало людей, которые могли похвастаться только породой, а остальные качества, необходимые для управления-огромной страной, у них отсутствовали.
Царь, однако, был лишен возможности неспособного боярина заменить другим представителем дворянства, более одаренным и подготовленным.
По-иному происходило комплектование Сената. Сенатор — не чин, а должность. Назначения в Сенат, как и освобождение от присутствия в нем, производились царем, руководствовавшимся при этом отнюдь не породой, а способностями кандидата в сенаторы. В итоге зависимость сенатора от царя была неизмеримо большей, чем у боярина. В этом проявилась одна из черт утверждавшейся в России абсолютной, т. е. неограниченной, монархии.
Отмеченные особенности Сената выкристаллизовались много позже, а сейчас мартовским указом 1711 г. этот орган власти создавался в спешке, без четких представлений о его правах и обязанностях. Уже первая фраза указа у историков вызывала и вызывает споры о том, каким учреждением представлялся царю Сенат: временным или постоянным. Она гласила: «Определили быть для отлучек наших Правительствующий сенат для управления».
Из текста явствует, что учреждение создавалось «для отлучек наших», т. е. на время пребывания царя вне столицы, в данном случае в походе к границам Османской империи. На деле Сенат продолжал существовать и после возвращения Петра из похода. Более того, Сенат принадлежал к числу самых долговечных учреждений, созданных Петром,— он был упразднен лишь в результате Великой Октябрьской социалистической революции.
Не сразу сложились обязанности Сената. Сохранилось три редакции указа с перечислением поручений Сенату на время отсутствия царя. В окончательной редакции Петр повелевал этому учреждению наблюдать за правосудием и расходованием денег. В указе была помещена крылатая фраза: «Деньги суть артериею войны». Далее перечислялись пути увеличения денежных поступлений в казну. По мнению Петра, следовало «потщиться» о повышении прибыли от продажи соли, расширить торговлю с Китаем и Ираном.
Круг вопросов, которые должен был решать Сенат, как видим, был сравнительно узок — в указе, например, ничего не сказано о взимании налогов, наборе рекрутов, строительных работах государственного значения и т. д. и т. п. Этого рода обязанности возлагались на Сенат позже, в процессе его деятельности.
Более четко были определены права высшего учреждения: «всякий их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря». Даже указы, наносившие ущерб государству, надлежало выполнять безоговорочно, «до нашего возвращения». Впрочем, и в определении прав Сената ничего не сказано о месте этого учреждения в государственном механизме, об отношении к нему всех прочих учреждений страны.
Указ об учреждении Сената содержал пункт о создании в стране неведомой ранее должности с иностранным названием — фискалов. О них сказано было глухо: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им, пришлетца известие». Такое «известие» Петр прислал через три дня — 5 марта 1711 г. В нем было сказано об обязанностях нового должностного лица: «Дела же его сие суть: должен он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправой суд, также и в сборе казны и протчего. И кто неправду учинит, то должен позвать его перед Сенат (какой высокой степени не есть) и тамо его уличать. И буде уличит кого, то половина штрафа в казну, а другая ему, фискалу».
Итак, фискал должен был осуществлять негласный, тайный надзор над всем и вся. Задача фискала состояла не в предупреждении преступления и не в пресечении его в самом зародыше, а в регистрации уже совершенного преступления и разоблачении преступника.
Вместо жалованья фискал получал половину штрафа, взимавшегося с виновника. Рукою Петра был вписан пункт, освобождавший фискала от ответственности за неправый донос: «Буде же и не уличит (не докажет виновность.— Н. П.) отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать под жестоким наказанием и разореньем всего имения». Промысел фискала обеспечивал его безбедной жизнью, и никакая беда не подстерегала его, даже если он явно клеветал. Поставленный на страже законности и справедливости, фискал сам попирал справедливость.Полная безнаказанность фискала, неограниченные возможности для его произвола вызвали враждебное отношение к этой должности со стороны всех слоев. Устюжские фискалы жаловались на то, что их всячески поносят и называют не фискалами, а свисталами. Некоторые из сенаторов величали их антихристами и плутами. Осуждали должность фискалов, и церковные иерархи, причем местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский отважился публично, в проповеди, высказать* протест против безнаказанности фискалов. Свои рассуждения на этот счет он заключил выводом: «искал он моей головы, поклеп на меня сложил, а не довел (не доказал.— Н. П.) — пусть положит свою голову».
Публичное слово Стефана Яворского вызвало гнев царя, и местоблюстителю пришлось потом перед ним оправдываться. Тем не менее царь вынужден был внять доводам Стефана Яворского, и в 1714 г. он издал указ, установивший фискалу за неправый донос кару, которую довелось бы учинить обвиняемому, если бы обвинение было доказано. Восторжествовал принцип, изложенный Яворским: «искал он моей головы... а не довел,— пусть положит свою голову».
Должность фискала могла возникнуть только в абсолютистском государстве, где народ безмолвствовал и отсутствовала какая бы то ни было общественная инициатива и гласность. Сама форма контроля за деятельностью чиновников тоже была негласной, тайной. Создание Сената и учреждение фискалов положило начало реформам высших и центральных учреждений. В последующие годы, когда накал борьбы на театре военных действий спадет, Петр продолжит административные преобразования, придав им более целенаправленный характер.
Распорядившись относительно Сената и фискалов, царь отправился к армии, имея готовый план военных действий. Суть его состояла в том, чтобы громить неприятеля не на своей, а на вражеской территории. Для этого Петр располагал, по крайней мере, двумя вескими основаниями. Одно состояло в том, что всем были известны бесчинства крымских татар и османов, и если им представится возможность для вторжения на русские земли, начнется повальный грабеж, увод скота, пленение гражданского населения с целью последующей продажи пленных на невольничьих рынках, предание огню населенных пунктов и т, д. Другой довод, не менее важный, состоял в том, что Петр рассчитывал на присоединение к русской армии валашского господаря Бранкована и молдавского господаря Кантемира.
Царь полагал, что вслед за этим против османских поработителей восстанут другие христианские народы — сербы и, особенно, болгары.
Но для того, чтобы Бранкован и Кантемир стали союзниками России, а болгары и сербы с оружием в руках выступили против османского гнета, надобно было, чтобы русская армия раньше османской достигла Дуная. Вот почему Петр то и дело напоминал Шереметеву «ити с поспешанием», «дабы вы немедленно отправили полки в марш в назначенные места», «А маршировать весьма нужно, понеже, ежели пехота не поспеет, а неприятель на одну конницу нападет, то не без Беликова страху».
/Сколько ни старался фельдмаршал достичь «указных мест» в сроки, намеченные Петром, сделать ему это не удавалось. Причиной опоздания являлась не только природная медлительность фельдмаршала, но и ряд неблагоприятных условий, крайне усложнявших марш русской армии.
Историки не располагают сведениями о том, как русская армия преодолевала огромное расстояние к берегам Дуная, но в их распоряжении имеется походный журнал самого Шереметева, по которому можно судить о трудностях пути.
Шереметев оставил Ригу позже армии—11 февраля. Ему пришлось преодолевать расстояние, пересаживаясь из кареты в лодку и с лодки вновь в карету. Причина тому — необычайно рано наступившая весна и бурные паводки. В конце февраля Походный журнал пестрит такими записями: «Великая теплота и снег, и дождь». Наконец мокрые снегопады и дожди прекратились, но половодье вызвало такой разлив рек, что во многих местах единственным средством передвижения были лодки. [Все это задержало фельдмаршала в Минске на 16 дней Заметим, что Шереметев двигался налегке. Можно лишь догадываться, насколько трудно было преодолевать расстояние десяткам тысяч солдат и офицеров, обремененных обозом, артиллерией.
Другая трудность была обусловлена обеспечением армии продовольствием и фуражом. По обыкновению продовольствие добывали в районе, где дислоцировалась армия, либо в местах, по которым она маршировала. В данном случае источником снабжения провиантом и фуражом должна была стать Украина. Но ресурсы Украины были ограниченными: недород предшествовавшего года и массовый падеж скота привели к тому, что «у многих крестьян, как доложил киевский губернатор, ни хлеба, ни соли обретается».
Характерно, что много путевых невзгод довелось испытать и царю. Отправился он не один, а вместе с супругой — Екатериной Алексеевной. Настоящее ее имя Марта. При осаде Мариенбурга Шереметевым еще в 1702 г. Марта, служанка пастора Глюка, вместе с семьей пастора оказалась в плену. В следующем году она стала известна царю. Перед отправлением в поход состоялась помолвка, а царицей она стала после возвращения в Россию.
Екатерина в письме Меншикову из Слуцка объясняла задержку ответа «злым путем, который мы до здешнего места имели, так и за болезнию господина контра-адмирала», т. е. Петра. То же самое сообщал адмиралу Апраксину кабинет-секретарь Алексей Васильевич Макаров, находившийся в свите царя. Как и Екатерина, он оказался тоже неисправным корреспондентом «ради двух причин: первое что от злого пути нимало себе не имели времени, ибо от Слуцка с 60 миль ехал, и не было такова дни, в котором бы по горло в воде на переправах не были»; вторая причина — болезнь царя.
Существует не соответствующее истине мнение о богатырском телосложении и столь же богатырском здоровье царя. И то и другое утверждение можно проверить. Если Вам когда-нибудь в Эрмитаже доведется видеть «восковую фигуру» Петра — манекен, изготовленный в соответствии с измеренными частями тела умершего царя, или мундиры Петра, то Вам обязательно бросятся в глаза непропорционально узкие плечи всех экспонируемых мундиров. От долгого хранения сукно село, но, независимо от усадки, фигуру царя никак не назовешь богатырской.
Точно так же обстояло дело и со здоровьем. Редко в какой год он не болел, причем иной раз настолько серьезно, что находился при смерти. Такое, например, случилось в весну 1705 г., когда он из Москвы намеревался выехать в Полоцк к войскам, но в день выезда заболел. Почувствовав облегчение на следующий день, он отправился в путь, однако оказалось, что «чрездневная лихорадка протекала в острой форме», и пришлось задержаться в Москве почти на целый месяц.
Тяжелую болезнь Петр перенес и летом 1707 г., когда находился в Варшаве. Сам он об этой болезни писал так: «Я только футов на пять был от смерти: в самый Ильин день уже и людей не знал, и не знаю как бог паки велел жить — такова была жестокая фибра (лихорадка.—Н. П.), от которой теперва еще вполне в себя не могу притить». Опасно царь заболел и находясь в пути в армию. Болезнь настолько измотала его, что он должен был учиться ходить.
В письмах-указах Петра 1711 г. самым употребительным словом было «поспешать». В июне спешить было уже некуда — все равно опоздали. В день, когда Петр прибыл в лагерь русских войск —12 июня, османские войска навели мосты через Дунай и готовы были форсировать реку, чтобы идти навстречу русской армии, только еще начинавшей строить Переправу через Днестр».Теперь со страниц писем царя к Шереметеву и в переписке генералов между собой не сходили слова «провиант», «хлеб», «мясо».
12 июня Петр полушутя-полусерьезно писал Шереметеву: «О провианте, отколь и каким образом возможно, делайте, ибо когда солдат приведем, а у вас не будет что им есть, то вам оных в снедь дадим». Но фельдмаршалу было не до шуток. 16 июня он отвечал царю: «Я в провианте с сокрушением своего сердца имел и имею труд, ибо сие есть дело главное». Однако между сознанием того, что обеспечение армии провиантом «есть дело главное», и возможностью раздобыть этот провиант — дистанция, как говорится, огромного размера.
Шереметев уже в начале июня испытывал недостаток в продовольствии: «Оскудения ради хлеба, начинали есть мясо... Так же зело имею великую печаль, что хлеба взять весьма невозможно, ибо здешний край конечно разорен». В других соединениях и того хуже: «уже пять дней, как ни хлеба, ни мяса».
Трудности с продовольствием — результат несбывшихся надежд на помощь валашского и молдавского господарей. Правда, молдавский господарь Кантемир организовал в Яссах дружескую встречу войскам Шереметева и перешел на сторону России, но реальный вклад его в борьбу с османами был значительно скромнее того, на что рассчитывал царь. Приведенные им отряды оказались не полностью укомплектованными, но, кроме того, Кантемиру не удалось организовать продовольственных магазинов в Яссах. Что касается валашского господаря Бранкована, то он не только не выполнил взятых на себя обязательств, но и вероломно изменил России, выдав все планы кампании османскому везирю.
Эффект борьбы сербов тоже был невелик, во всяком случае, эта борьба не оказала существенного влияния на ход кампании. Развертывание этой борьбы находилось в прямой зависимости от присутствия русских войск на Дунае, но они туда опоздали.
Недостаток продовольствия— не единственное испытание, выпавшее на долю русских войск. Военно-походный журнал Шереметева в дни перехода армии от Днепра к Пруту изобилует записями типа: «зело жаркий день». Истечение немногих дней была выжжена трава, что лишило лошадей подножного корма. То, что не успели сделать палящие лучи солнца, довершила саранча. В итоге — гибель лошадей, усложнившая продвижение вперед.
Войскам, кроме того, довелось испытать недостаток воды] «Вода была, однакож самая худая: не токмо что людям пить, но и лошадям не мочно, ибо многий скот и собаки, пив, померли тут». Вот картинка с натуры, нарисованная датским послом Юстом Юлем со слов царя: «Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни».
Войска Шереметева, подошедшие к Пруту, представляли не всю армию, находившуюся в походе, а примерно ее третью часть. Две дивизии, а также оба гвардейские полка, сопровождавшие царя, вследствие затруднений с продовольствием и фуражом, находились в разных местах. Соединиться в единый кулак" их заставили сведения, полученные 7 июля, о том, что османские войска находятся в шести милях от лагеря Шереметева и что конница крымских татар во главе с ханом уже соединилась с османами. Тогда последовала команда всем дивизиям подойти к лагерю Шереметева.
В воскресенье, 8 июля, пленный татарин сообщил, что везирь (командующий османскими войсками.— Н. П.) наметил сражение на 10 июля. В тот же день стала известна численность неприятельских войск— 140 тысяч человек, в то время как в русской армии едва насчитывалось 40 тысяч.
Сражение, однако, началось не 10, а 8 июля. С высот, окру- жавших русский лагерь, казалось, что достаточно небольших усилий, и этот лагерь станет добычей их, янычар и татар.
Сражение в общей сложности продолжалось 36 часов — весь день 8 июля — и возобновилось вечером после двухчасового перерыва. Бывали моменты, когда османы вплотную подступали к рогаткам и, казалось, были близки к тому, чтобы смять русский лагерь, благо их было почти вчетверо больше, чем русских. Однако губительный огонь артиллерии охлаждал пыл янычар и татар.Ранним утром 10 июля по повелению Петра из Посольской канцелярии в османский лагерь был отправлен парламентер, но ответа не последовало. Затем в расположение неприятеля отбыл дипломат Петр Павлович Шафиров. Одновременно в русском лагере, на тот случай, если везирь откажется от переговоров, шла лихорадочная подготовка к генеральному сражению.
Шафиров поначалу донес, что османы не склонны к перемирию, но затем сообщил о начале переговоров. Он уполномочен был царем ради заключения мира вернуть все завоеванные территории не только османам, но и шведам. Более того, царь готов был уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».
11 июля — едва ли не кульминационный день Прутской эпопеи. В обоих лагерях не раздалось ни единого выстрела. Но эта тишина была обманчивой. За ней скрывалось напряженное ожидание результатов переговоров и столь же напряженная подготовка к выходу из мышеловки, в которой оказались русские войска] Шафиров получил новые указания Петра: «ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на все, кроме шклавства» (рабства.— Н. П.). Сколь беспокойной и нервной была обстановка в русском лагере, свидетельствует то обстоятельство, что 11 июля состоялось два военных совета. На первом из них было решено: если неприятель потребует сдачи в плен, то это требование отклонить и двинуться на прорыв кольца блокады. Второе заседание совета наметило конкретный план выхода из окружения: было решено освободиться от всего лишнего, стеснявшего мобильность армии, «за скудостию пулек сечь железо на дробь», «лошадей артиллерийских добрых взять с собою, а худых не токмо артиллерийских, но и всех — побить и мяса наварить или напечь»,наличный провиант поделить поровну.
К счастью этот план не пришлось проводить в жизнь. После окончания военного совета к царю прибыл Шафиров с известием, вызвавшим вздох облегчения: ему удалось заключить мир. Он не потребовал от России сколь-либо значительных жертв: османам пришлось вернуть лишь Азов, срыть Таганрог и Каменный Затон. Россия, как и Османская империя, обязалась не вмешиваться в польские дела. Русские, кроме того, должны были обеспечить безопасный проезд Карла XII в Швецию.
Условия договора привели шведского короля в бешенство. Как только ему стало известно о подписании договора, он прискакал в ставку везиря и, распалившись, потребовал от него 20—30 тысяч отборных янычар, чтобы привести в османский лагерь пленного русского царя. Упрек шведского короля — «Для чего ты без него с его царским величеством мир учинил?» — не вывел везиря из равновесия, и тот ему резонно намекнул на поражение, нанесенное русскими войсками шведам под Полтавой: «Ты их уже отведал, а мы их видели; и буде хочешь, то атакуй, а я миру, с ними поставленного, не нарушу». Так ни с чем король вернулся в свою ставку.
Чем объяснить податливость османского везиря, согласившегося поставить свою подпись под договором, предусматривавшим совсем необременительные для России условия мира? Во всяком случае эти условия не вытекали из критического положения, в котором находилась русская армия на Пруте, и не соответствовали ему.
Молва связывала успех миссии Шафирова со стараниями и щедростью супруги Петра Екатерины Алексеевны — она будто бы сняла с себя все драгоценности и велела пойти на такую же жертву всем офицерским женам, чтобы собранные таким способом богатства вручить везирю. Этот слух, однако, не подтверждается источниками, внушающими доверие.
Никакой таинственности и загадочности здесь нет. В основе наших суждений о положении в русском лагере лежат документы отечественного происхождения. Если мы внимательно присмотримся к источникам, характеризующим состояние османской армии, то окажется, что это состояние было далеко не блестящим.
. Английский посол в Константинополе Суттон доложил своему правительству: «Очевидцы этого сражения говорили, что если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и. смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты». Один турецкий паша заявил, что их изумила «твердость» русских войск и что они предпочли избавиться от соседства с ними, так как сражение будет стоить им много жизней. Кстати, страх перед русской артиллерией среди янычар был столь велик, что они утром 10 июля отказались выполнять приказ везиря об атаке, заявив, что «они наступать не хотят и против огня московского стоять не могут». Янычары требовали от везиря быстрейшего заключения мира.
Современников при оценке событий гипнотизировало четырехкратное превосходство османов. Но боевые качества неприятельского войска стояли неизмеримо ниже боеспособности русской регулярной армии.
Как бы там ни было, но Прутский поход закончился неудачей. Вместо победной реляции Петру пришлось отправлять предписания азовскому губернатору о передаче крепости османам и разорении Таганрога, а киевскому губернатору — о разорении Каменного Затона. Сенаторы, привыкшие получать с театра военных действий известия об очередных успехах, довольствовались на этот раз следующим посланием Петра: «Сие дело хотя и не без печали, что лишиться тех мест, где столько труда и убытков положено, однакож, чаю, сим лишением другой стороне великое укрепление, которая несравнительно прибылью нам есть». Под «другой стороной» подразумевалась война со Швецией, на которой теперь можно было сосредоточить все усилия и ресурсы.
Прутский поход
