Меню:
Великое посольство Петра на Западе
Проверь себя:
ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО
ПЕТРА НА ЗАПАДЕ
(1697 - 1698)
Истории дипломатии трудно найти столь знаменательное предприятие, каким оказалось русское Великое посольство в Западную Европу 1697—1698 годов. С точки зрения достижения конкретных внешнеполитических задач, поставленных перед этим посольством, оно завершилось неудачей. Однако по своим реальным практическим последствиям оно имело поистине историческое значение прежде всего для отношений между Россией и европейскими странами, а в дальнейшем для судьбы всей Европы. Американский историк Роберт Мэсси пишет: «Последствия этого 18-месячного путешествия оказались чрезвычайно важными, даже если вначале цели Петра казались узкими. Он поехал в Европу с решимостью направить свою страну по западному пути. На протяжении веков изолированное и замкнутое старое Московское государство теперь должно было догнать Европу и открыть себя Европе. В определенном смысле эффект оказался взаимным: Запад влиял на Петра, царь оказал огромное влияние на Россию, а модернизированная и возрожденная Россия оказала в свою очередь новое, огромное влияние на Европу. Следовательно, для всех трех — Петра, России и Европы — Великое посольство было поворотным пунктом».
Необычность этого предприятия выразилась прежде всего в том, что впервые в Европу отправился русский царь собственной персоной. Правда, еще в 1075 году киевский князь Изяслав ездил к императору Максимилиану IV в Майнц. Но Изяслав приехал как беглец, просивший помощи, ибо из Киева он был изгнан своими братьями-князьями. Необычно и то, что Петр ехал официально не как царь, а в звании урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Далее, что касается чисто дипломатических задач посольства, то вовсе и не требовалось личного участия самого царя.
Официальная цель Великого посольства, как об этом объявил в Посольском приказе думный дьяк Емельян Украинцев, состояла в «подтверждении древней дружбы и любви для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов креста Господня, салтана Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд». Но дело в том, что еще в конце января русский посланник Кузьма Нефимонов добился, наконец, после долгих и тяжких переговоров заключения с цесарем и с Венецией договора об оборонительном и наступательном союзе против Турции на три года.
Возобновлять аналогичный союз с Польшей было нельзя, ибо король Ян Собеский умер летом 1696 года, а нового короля поляки никак избрать не могли. Поэтому посещение Польши вообще не предусматривалось. Нечего было и думать о союзе против турок с другими европейскими странами. Франция являлась союзником султана. Англия и Голландия готовились к войне за испанское наследство, их торговые интересы пострадали бы от борьбы с турками, в которой они были совершенно не заинтересованы. Поэтому дипломатия в ее непосредственном виде - это внешняя, официальная или во всяком случае не главная задача посольства.
Основная цель путешествия Петра в другом. Позднее в первом в России сочинении о ее внешней политике, написанном Петром Павловичем Шафировым, которое еще в рукописи читал и дополнял сам Петр, указывалось на три цели путешествия царя: 1) видеть политическую жизнь Европы, ибо ни он сам, ни его предки ее не видели; 2) по примеру европейских стран устроить свое государство в политическом, особенно воинском порядке; 3) своим примером побудить подданных к путешествиям в чужие края, чтобы воспринять там добрые нравы и знание языков. Русский историк прошлого века, автор шеститомной истории петровского царствования Н. Устрялов писал, что «главной целью Петра было изучение морского дела». Уже много лет царь только и слышал, что России надо учиться у Европы, что еще его предшественники осознали это. Друзья-иноземцы из Немецкой слободы тоже наперебой рассказывали о своих странах, хвастались их достижениями. Да и он сам давно убедился, что они знают больше и умеют делать много такого, чего русские не могут. Собственно, Петр уже давно стал учиться у них: был и бомбардиром, и шкипером, охотно перенимая любое мастерство. Словом, ему прожужжали все уши этой Европой. И он принял решение ехать в Европу, ибо под Азовом понял, что научиться европейскому мастерству в России по-настоящему нельзя. Однако Петр отдавал себе отчет в том, какая по сложности задача перед ним и что окончательное решение о повороте России к Европе должно быть принято не по слухам и разговорам, а по твердому убеждению. Поскольку лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, надо самому посмотреть на Европу. Следует и поучиться там самому. Вот он послал туда молодых дворян на учебу. Но как проверить и убедиться, на что они действительно пригодны? Для этого необходимо знать не меньше их, и потому он согласился со своим другом Лефортом, уже давно толковавшим ему о целесообразности европейского путешествия.
Но коли уж официально это было дипломатическое мероприятие, именовавшееся посольством, первым делом Петр засадил за работу Посольский приказ, который еле успевал готовить ему требуемые документы и материалы. Так как он имел дело с внешнеполитическим ведомством, работавшим по старинке, ему приходилось много ломать на ходу. Однако наказ великим послам, составленный Посольским приказом в духе старомосковской дипломатии, педантично излагал традиционные правила дипломатического протокола. В нем предписывалось все: когда и какие поклоны делать, стоять или сидеть, снимать головной убор или не снимать, как титуловать великого государя и т. п. Но этот формальный документ в действительности был данью обветшалым, подчас нелепым и смешным обычаям допетровской дипломатии.
Настоящий, реальный, практический наказ был собственноручно написан самим Петром и. не имел ничего общего со старым, в котором сообщалось все, кроме существа дела. Он отличался предельной конкретностью, лаконизмом и являлся документом совершенно необычного характера. Посольству предписывалось нанять на русскую службу иностранных морских офицеров и матросов. При этом настоятельно подчеркивалось, что ими должны быть люди, прошедшие службу с самых нижних чинов, выдвинувшиеся благодаря умению и заслугам, «а не по иным причинам». Далее следовал целый список оружия, материалов для производства вооружения — все вплоть до тканей на морские флаги.
Таким образом, посольству поручалась миссия, до этого неслыханная в истории не только русской, но и мировой дипломатии.
Новшества в дипломатической практике отразились, например, в указе от 22 декабря 1696 года о так называемых богословиях. Речь шла об отмене старой традиции, по которой перед титулом государя в международных документах писалось пространное изложение понятия верховного божества, его всемогущества и власти. Особенно подробно догматы христианской веры содержались в грамотах к «бусурманам», то есть к турецкому султану или персидскому шаху. Создавалось впечатление, будто в Москве надеялись склонить их к переходу в христианство. Все это подчас излагалось весьма пространно, в то время как суть дела занимала одну-две строчки. Претенциозный и бесполезный набор слов Петр заменил краткой формулой: «государь милостью божьей». Словом, царь начал изгонять из практики дипломатии бесполезные, бессмысленные тексты и ритуалы. Правда, это не означало, что Петр отказался окончательно от использования христианской догматики для идеологического оформления внешней политики, тем более когда речь шла о войне с турками, то есть с мусульманами-иноверцами. И все же до России докатился общий процесс более деловой светской дипломатической манеры. На Западе в этом отношении давно действовали откровеннее. Французские католические «христианнейшие» короли не гнушались союзом с мусульманами в борьбе против братьев-христиан...
В указе от 6 декабря назначались три великих и полномочных посла: генерал и адмирал Франц Яковлевич Лефорт, генерал и комиссар Федор Алексеевич Головин и думный дьяк Прокофий Богданович Возницын. О первом уже шла речь, и его характеризовать больше нет необходимости. Впрочем, здесь он, как и в роли адмирала, выполнял главным образом чисто декоративную функцию, вполне соответствуя своему назначению. Головин — человек совсем иного склада, начиная с того, что он был русским и происходил из знатного боярского рода. Головин стал одним из самых близких и достойных соратников Петра и с 1699 до своей кончины в 1706 году успешно возглавлял Посольский приказ, оказывая огромное влияние на внешнюю политику России. Еще до Великого посольства он приобрел серьезный дипломатический опыт. Именно Головин вел переговоры и заключил Нерчинский договор с Китаем. А. Терещенко в своей книге «Опыт обозрения жизни сановников, управляющих иностранными делами в России» писал, что после возвращения Головина из Нерчинска «царь Петр столько любопытствовал знать о путешествии Головина, что несколько дней сряду проводил с ним в беседах; с жадностью расспрашивал об образе жизни народов Сибири и богатствах той земли; черпал из рассказов своего собеседника свежие и новые сведения. Проницательный и дальновидный ум Петра находил в Головине не одного усердного рассказчика, но полезного, умного советчика».
Хотя в Великом посольстве Головин был назначен вторым после Лефорта великим послом, в подготовке и во всей практической дипломатической деятельности именно он делал основную работу. Третьим был Прокофий Богданович Возницын, тоже опытный дипломат, человек старого закала, сдержанный, осторожный, грузный телом, с важной осанкой и с торжественно-строгим лицом. В 1681 году, направленный послом в Константинополь, он заключил мирный договор между Россией и Крымом.
Нет возможности даже перечислить других участников Великого посольства, выехавшего из Москвы 9—10 марта 1697 года, сразу после ликвидации заговора Цыклера. Каждого из великих послов сопровождала целая свита, здесь были люди всех специальностей: врачи, священники, три десятка «валантиров», среди которых находился уже упоминавшийся урядник Петр Михайлов, многочисленная охрана и т. д. — всего около 250 человек. С собой везли много денег, запасы продовольствия и напитков, большое количество старого, испытанного орудия московской дипломатии — собольих шкурок для подарков. Между прочим, среди переводчиков находился Петр Шафиров — будущий знаменитый петровский дипломат и вице-канцлер, только вступивший на дипломатическое поприще. Оказался он здесь совершенно случайно.
Однажды молодой Петр прогуливался по московским торговым рядам и заметил одного проворного сидельца — продавца в лавке купца Евреинова. Вступив с ним в разговор, он удивился его остроумию и, услышав, что тот знает польский, французский и немецкий языки, велел зачислить его переводчиком в Посольский приказ. Впоследствии, когда Шафирова называли сыном кабального боярского холопа, он доказывал, что отец его был дворянином уже при царе Федоре Алексеевиче. Во всяком случае, большинство историков сходятся в том, что он был сыном польского еврея, принявшего православие.
Итак, посольство с его огромным обозом двинулось на санях в далекий путь. Обгоняя всю эту громоздкую кавалькаду, ехал Петр, прекрасно спавший в санях на ходу. В конце марта посольство пересекло границу и вступило на принадлежавшие Швеции земли, направляясь к Риге. Маршрут посольства, установленный заранее, менялся на ходу. Вначале предполагалось ехать в Вену, но в действительности она оказалась заключительным этапом путешествия. Собирались посетить Венецию, Рим и Швецию, но так и не побывали там. Подробно описать движение и деятельность Великого посольства у нас нет возможности, для этого историку М. М. Богословскому потребовалось написать целый большой том объемом свыше шестисот страниц. Остановимся лишь на главном.
Главное же состояло в том, что Петр ехал изучать Европу и учиться у европейцев. На специальной сургучной печати, которую Петр ставил на своих письмах во время путешествия, была надпись: «Я ученик и ищу себе учителей».
И вот здесь надо попытаться выяснить, чему и как учился сам Петр, а вместе с ним и вся Россия. В обильной литературе о Петре немало путаницы и противоречий в этом вопросе. Есть люди, считающие его утопистом или просто сумасбродным подражателем. Среди них, например, оказался такой в целом достойный уважения мыслитель, как Жан-Жак Руссо, отрицательно относившийся к Петру. Возможно, здесь сказалась его яростная вражда с Вольтером, восхищавшимся русским преобразователем. Но, как бы то ни было, в знаменитом сочинении «Об общественном договоре» говорится, в частности: «Русские никогда не будут народом истинно цивилизованным, потому что их цивилизовали слишком рано. Петр имел только подражательный гений; истинного гения, который создает все из ничего, у него не было».
В этих двух фразах сосредоточено столько нелепости и незнания истории, что как раз с нее, пожалуй, удобнее всего начать выяснение вопроса, являющегося главным, центральным проблемным стержнем всей этой книги, а именно: вопроса о взаимоотношениях России и Западной Европы. Отметим прежде всего явный абсурд, содержащийся в утверждении, что истинный гений создает «все из ничего». Такого в природе, в жизни не было, нет и быть не может. Это аксиома. Далее, вопрос о подражательности. Дело в том, что без подражания, то есть без обмена культурными достижениями, без взаимообогащения не было бы и мировой цивилизации. Убедительное доказательство тому — сама Франция. Ее изумительная культура во всем, начиная с языка, выросла из римско-латинской античности. Это известно всем, и самим французам в первую очередь. Затем вопрос о том, что реформы Петра якобы цивилизовали русских «слишком рано». Если бы Руссо глубже знал русскую историю, он сам бы с этим не согласился. Западная Европа в своем культурном развитии значительно отставала от Византии и Арабского халифата вплоть до 1000 года и позднее, даже до Ренессанса. А Россия? Вот ответ на этот вопрос академика Б.Д.Грекова: «Киевская держава при Владимире (980—1015) и Ярославе (1019—1054), объединившая все восточнославянские племена, была самым обширным и сильным государством Европы». Не только сильным, но и самым культурным. Тот же Греков обосновывает свой тезис о том, что «в XI веке Русь не была культурно отсталой страной. Она шла впереди многих европейских стран, опередивших ее только позднее, когда Русь оказалась в особо тяжелых условиях, приняв на себя удар монгольских полчищ и загородив собою Западную Европу».
Но до этого международное влияние Древней Руси было таково, что правители стран Западной Европы всеми средствами стремились заполучить в жены дочерей киевских князей. Породниться со славным Киевом было почетным и выгодным делом. Так, один из первых Капетингов — король Франции Генрих I женился на дочери Ярослава Мудрого Анне. Уже упоминавшийся историк Роберт Мэсси пишет: «От киевской княжны требовалась определенная жертва, чтобы покинуть родной город, находившийся тогда в расцвете своей цивилизации, и выйти замуж за представителя более грубой и примитивной французской культуры. Культурный относительный уровень обоих супругов виден из того факта, что Анна умела читать и писать и подписала свое имя под брачным документом, в то время как ее жених мог только нацарапать крестик». Дальнейшее развитие европейской цивилизации было оплачено тяжелой жертвой русского народа. В благоприятных условиях, защищенная, Европа пошла вперед, к Ренессансу, Реформации и т. д., не растрачивая своих сил на защиту от угрозы с Востока.
Вот в этом-то и заключается суть дела. Западная Европа была, да и остается сейчас, в неоплатном долгу перед нашей родиной. Отправляясь с Великим посольством в Европу, Петр хотел что-то получить по этому долгу, хотя бы ничтожную компенсацию в виде освоения некоторых технических достижений Европы. Петр не создавал заново новую русскую цивилизацию, она существовала задолго до него. Он стремился возродить ее на новой основе. Верно, что Петр ехал учиться. Но ехал с чувством собственного достоинства. Он знал историю (читал Нестора!) и понимал, что отсталость страны, как и ее прогресс, — преходящие исторические состояния, результат естественной неравномерности развития стран и народов. У него не было оснований для какого-то чувства извечной национальной неполноценности. И уж, конечно, ни в коем случае гений Петра не был подражательным. В этом легко убедиться, бросив взгляд на то, что представляла собой Европа во время Великого посольства и что именно брал Петр у Европы, точнее не брал, а покупал, и притом за очень дорогую цену...
В то время разрыв в экономическом, социальном, культурном состоянии России и Западной Европы был весьма значительным. В Голландии и Англии уже произошли буржуазные революции, зарождались разные формы политического парламентаризма. Развивалась политическая мысль, начиная с Макиавелли и кончая Томасом Гоббсом. Уже давно создал свои труды Гуго Гроций («О праве войны и мира» напечатали еще в 1625 году), в это время выдвигал свои правовые теории Пуфендорф. Дж. Локк и Б. Спиноза представляли философию. В год начала царствования Петра (1689) родился Монтескье...
Был расцвет классицизма. Творили Корнель, Расин, пьесы Мольера, умершего в 1673 году, с триумфом ставились на всех сценах. Лафонтен уже создал свои басни. Рождалась классическая музыка в творениях Пёрселла, Люлли, Куперена и Корелли. Скоро начнут творить Вивальди, Рамо, Гендель, Бах и Скарлатти. Трое последних родились в 1685 году. Завершили свое творчество великие художники Рембрандт, Рубенс, Ван Дейк, Франс Хале, Веласкес, Рейсдал, Мурильо. Теперь создавали свои полотна их многочисленные ученики.
Ученые Европы освобождались от религиозных догм и предпочитали опираться на опыт и факты. Декарт разрабатывал начертательную геометрию. Бойль изучал давление и плотность газа. Левенгук потряс всех микроскопом с 300-кратным увеличением. Лейбниц разработал дифференциальное исчисление и все больше думал об идеальном государственном устройстве. Ньютон в 1682 году открыл закон всемирного тяготения. В 1687 году Дени Папен сконструировал первый паровой котел.
Европа была центром всемирного могущества. Огромная часть Северной и Южной Америки управлялась из Мадрида. В Индии возникали английские и португальские колонии. Многие страны Европы начинают расхватывать территории Африки и ведут позорную работорговлю. Пальма первенства в этом, впрочем, переходит к Англии. Это она и Франция захватывают Северную Америку, Канаду. Даже Бранденбург, будущая Пруссия, заводит колонию в Африке, на Золотом Берегу. Когда Петр еще плавал по Яузе, французы захватили всю долину Миссисипи, назвав ее в честь Людовика XIV Луизианой. Европейская экспансия не знала пределов. Огромные пространства океанов не служили преградой. И немало алчных взоров уже бросалось в сторону необъятных пространств не столь уж далекой Московии... Однако Западная Европа вовсе не была местом всеобщего процветания. В течение XVII века из-за войн, а главным образом из-за эпидемий население даже сократилось: в 1648 году оно составляло 118 млн. человек, а в 1713-м — 102 млн. Считают, что главной причиной была чума. Смертность вообще оставалась очень высокой. Только богатые люди жили до 50 лет, тогда как бедные — до 30—40. Половина всех новорожденных умирала в младенчестве. Смерть не щадила и королевские семьи. У Людовика XIV и Марии-Терезии из пяти детей выжил только один, английская королева Анна похоронила 16 (шестнадцать!) своих детей. Неудивительно, что из 12 детей Петра и Екатерины выживут лишь две дочери — Анна и Елизавета. Эпидемии не признавали сословных различий. Современники и соперники Петра — Людовик XIV французский и Карл XII шведский болели оспой...
Завершим эту пеструю картину одним любопытным парадоксом. Версальский дворец, поражающий своим великолепием, и знаменитый деревянный дворец в Коломенском строились почти одновременно. Но в то время как в Коломенском дворце (сохранился только его макет) были сделаны бани («мыльни») и уборные, причем не только для господ, но и для челяди, в Версале не было ни ванных, ни туалетов даже для короля.
Путешествие в Европу, естественно, побуждало Петра более конкретно определить методы и средства ликвидации отставания России от Европы, которая представляла такой широкий, поистине необъятный спектр успехов, достижений и слабостей. К тому же он мог принять или отвергнуть опыт прозападных симпатий некоторых своих предшественников. Его отец, царь Алексей Михайлович, начал приглашать иностранцев-офицеров. И он же завел первый театр, на сцене которого пытались ставить Мольера. «Западник»-князь Василий Голицын увлекался католицизмом, особенно иезуитами. Царевна Софья предпочитала польскую культуру и владела польским языком. Царь Федор основал Славяно-греко-латинскую академию с целью насаждения и улучшения богословского образования для борьбы с влиянием западных еретиков. Другие тянулись к опыту рухнувшей Византии и в старо московской дипломатии часто опирались на прецеденты из истории этой империи, завершившейся столь бесславно. Но все же прежние заимствования и подражания проявлялись крайне робко и к тому же без четко поставленной главной цели. В отличие от такого подхода, Петр делает совершенно ясный, решительный выбор: надо брать то, что должно обеспечить самое необходимое — сохранение и укрепление независимости России, ее безопасности с помощью создания современной армии и флота. И если Алексей Михайлович в своих «западных» поползновениях придерживался догматических политических предпочтений (неприязнь к «голланским мужикам», желавшим создать республику, к англичанам, казнившим своего короля, и т.п.), то Петр решил не считаться с такого рода политическими предубеждениями. Брать, изучать, использовать все передовое и прогрессивное в любом месте для наращивания силы России. И не случайно наиболее притягательным примером он считал Голландию и Англию, то есть, как говорят сегодня, страны иной социальной системы — не феодальной, а буржуазной. Что же касается самой европейской культуры, то достижения в искусстве, литературе, философии, музыке и т. п. его привлекали меньше. О ликвидации культурного отставания России нечего было и думать без обеспечения главного — независимости, безопасности, могущества России. Остальное придет потом. Так он решил и так себя вел, путешествуя по Европе, хотя, может быть, в его поведении многое выглядело как неожиданная импровизация.
Последуем, однако, за нашими великими послами и их свитой. Рига, находившаяся на территории, завоеванной Швецией, была первым иностранным городом, который посетил Петр. Здесь из-за ледохода на Двине пришлось задержаться на 11 дней, а заняться было нечем, если не считать празднования пасхи. Шведы, хотя и оказали официальные почести вроде пушечного салюта при въезде и отъезде посольства, в целом встретили московитов крайне холодно, с явной подозрительностью реагируя на поездку царя, предпринятую в момент войны с Турцией. Когда Петр и его спутники хотели осмотреть крепость, которую 40 лет назад осаждал царь Алексей Михайлович, то шведские часовые пригрозили стрельбой. То же случилось и при попытке проехать к стоянке голландских кораблей. Петр писал из Риги, что время прошло здесь «без дела достойнейшего», что «рабским обычаем жили». К тому же с русских драли за все втридорога. Любопытно, что в будущем этот недружественный прием в Риге послужит одним из официальных мотивов объявления войны Швеции.
Следующий этап путешествия, продолжавшийся с 8 апреля по 2 мая, — пребывание в герцогстве Курляндском, находившемся в вассальной зависимости от Польши. Здесь, в Митаве, Великое посольство приняли с большим радушием и гостеприимством.
Кроме официальных церемоний состоялась частная встреча Петра с герцогом Фридрихом-Казимиром. Никаких переговоров серьезного политического значения не было. 2 мая Петр отплыл на корабле «Святой Георгий» в Кенигсберг. Впервые царь увидел Балтийское море, с которым будет неразрывно связано все главное в его жизни и деятельности.
7 мая Петр вместе с волонтерами прибыл в Кенигсберг. Что касается официальных великих послов, то они добирались сухим путем и приехали туда на 10 дней позже. Возглавлявший Бран-денбургско-прусское государство курфюрст Фридрих III уже через день неофициально встретился с Петром, соблюдая при этом инкогнито царя, хотя эта тайна была шита белыми нитками.
Курфюрст с самого начала проявляет крайнюю любезность по отношению к Петру, рассчитывая использовать его для далеко идущих дипломатических целей. Однако Петр предпочел употребить время до приезда великих послов не для дипломатических переговоров, а на совершенствование своих навыков в артиллерии с помощью главного бранденбургского специалиста в этой области фон Штернфельда. Ученик, уже имевший немалый опыт в этом деле, поразил учителя своими способностями. В официальном аттестате, полученном Петром, подтверждалось, что Петр Михайлов признается искусным и совершенным огнестрельным мастером. Однако пребывание в Кенигсберге имело большое значение для дипломатии. Собственно, это была первая дипломатическая акция, в которой Петр принимает непосредственное участие.
Инициативу и заинтересованность в ней проявил главным образом курфюрст, и поэтому прежде всего надо охарактеризовать партнера, с которым пришлось иметь дело Петру. Тогдашний курфюрст Бранденбургско-прусского государства был представителем династии Гогенцоллернов, правивших Бранденбургом с 1415 года. Ко времени появления здесь Петра эта немецкая провинция, родившаяся на захваченных древних славянских землях, увеличилась в размерах почти в четыре раза. Гогенцоллерны входили в Священную Римскую империю, но фактически выступали соперниками императора, непрерывно расширяя свои владения с помощью исключительно вероломной и изощренной дипломатии. Так, используя неудачную для России Ливонскую войну царя Алексея Михайловича, Бранденбург добился присоединения прежнего вассала Польши — Пруссии. Именно здесь возникнет главный очаг будущего германского милитаризма в виде королевства Пруссии, оказавшегося впоследствии на поворотных пунктах истории главой всей Германии. Но в то время до этого было еще далеко, хотя экспансионистская тенденция бранденбургской внешней политики в полной мере проявилась в переговорах с русским Великим посольством. По сравнению с другими, более крупными странами прусское военно-феодальное государство Фридриха III не отличалось ни военной, ни экономической мощью. В социальном отношении это была, пожалуй, самая реакционная, отсталая часть Германии. Крестьяне, основная часть населения, вынуждены были, по словам Энгельса, испытывать на себе самые «ужасные условия, каких не бывало даже в России».
Плоды чудовищной эксплуатации, вернее грабежа подданных, шли в основном на содержание армии, а при Фридрихе III — на непомерную, крикливую, просто фантастическую роскошь двора. Хотя этот курфюрст располагал неизмеримо меньшими ресурсами, чем Франция, он стремился не уступать по пышности и внешнему богатству самому блестящему тогда в Европе двору «короля-солнца» Людовика XIV. Именно этим он и попытался завоевать расположение Петра. Когда 18 мая состоялся официальный въезд в Кенигсберг Великого посольства и его прием курфюрстом, устроенная по этому поводу церемония была необычайно эффектной, продолжительной, даже грандиозной. Постараемся внимательно присмотреться к сути крупной дипломатической игры, которая скрывалась за пушечными салютами, фейерверками, обильными трапезами, объятиями и поцелуями, на которые курфюрст не скупился. Видимо, он рассчитывал на тщеславие царя, полагая, что Петр обладает этим качеством в такой же мере, что и он сам. Однако Петр, несмотря на свою крайнюю дипломатическую неопытность, поразительно быстро разгадал игру своего изощренного новоявленного «друга», еще когда смотрел на это великолепие из окна кенигсбергского замка, стоя рядом с курфюрстом.
Собственно, русские проявляли твердость и до официального приема, наотрез отказавшись от целования руки курфюрста великими послами, что означало бы оказание ему королевских почестей. Свою цель послы сформулировали так: «подтверждение древней дружбы с целью общего для христианских государств дела — борьбы с Турцией». Они поблагодарили также за присылку инженеров и офицеров из Бранденбурга во время Азовских походов.
Борьба с Турцией представляла для Бранденбурга интерес лишь тем, что ослабляла соседнюю Польшу. У курфюрста были другие задачи, сформулированные в проекте союзного договора, врученного московским послам 24 мая и состоявшего из семи пунктов.
Четыре из этих статей, сразу принятые русскими, говорили о подтверждении вечной дружбы, о взаимной выдаче бунтовщиков, о приезде русских людей для обучения, о праве бранденбургских купцов свободно ездить через Россию в Персию и другие восточные страны для торговли янтарем. Действительно, эти предложения либо отвечали пожеланиям самого Петра, либо подтверждали в общей форме прежние отношения.
Иначе отнеслись русские к трем другим статьям, которые они сразу отвергли. Одна из этих статей (седьмая в проекте договора) внешне выглядела довольно безобидно. Курфюрст Бранденбургский добивался, чтобы его послов принимали при московском дворе на уровне королевских, то есть как послов Франции, Швеции или Австрии и других крупнейших государств. За этим скрывалось соперничество Фридриха с главой империи, в состав которой он входил, и стремление к уравнению с ним в правах. Если бы Россия согласилась на это, то тем самым она явно вызвала бы недовольство Вены — своего главного союзника в войне с Турцией. Поэтому московские представители обещали относиться к послам курфюрста, как к королевским, только после того, как на такую меру пойдет австрийский двор.
Еще более важное значение имели разногласия по статье второй, предусматривавшей заключение оборонительного союза между двумя государствами и обязательство взаимной помощи при нападении на одну из них. К этой статье примыкала и статья третья, по которой русские должны были бы гарантировать курфюрсту власть над Пруссией. Напасть на Бранденбург могли только две страны: Польша и Швеция. Но Польша тогда была ослаблена внутренними распрями. Гораздо серьезнее обстояли дела со Швецией. Там на престол готовился вступить новый король Карл XII, который, несмотря на свою юность, уже проявлял крайнюю воинственность и, несомненно, мог продолжить политику захвата всего побережья Балтики, и главным образом владений Бранденбурга. Если бы Петр согласился на требования курфюрста, то он действовал бы вопреки мирному договору со Швецией. Следовательно, в момент, когда шла война с Турцией, мог возникнуть второй фронт, для которого явно не хватало сил. Еще одно требование — гарантия Москвой владения Пруссией — также таило опасность восстановить против себя Польшу. Поэтому указанные статьи русские отклонили. Однако все же надо было сохранить дружественные отношения с Бранденбургом. Кроме того, по всей видимости, уже тогда Петр начал задумываться о возможности поворота главного направления своей внешней политики с юга на север с целью приобретения выхода к Балтийскому морю. Правда, Устрялов пишет, что «царь в то время не имел намерения воевать с Швецией».
Во время переговоров с курфюрстом 9 июня Петр нашел оригинальный выход из положения. Чтобы не вызвать опасений и враждебности Швеции, Петр предложил не включать в письменный текст статью о союзе, но договориться об этом устно, закрепив союз только словесным обещанием двух партнеров. При этом он указал, что единственной гарантией соблюдения договоров, письменных или устных, все равно служит лишь совесть государей, что, кроме бога, нет никого, кто мог бы судить их за нарушение договора. И вот взаимное устное обещание помогать друг другу против всех неприятелей было дано, скреплено рукопожатием, поцелуями и клятвой.
Таким образом, заключив официально не союзный, а всего лишь дружественный договор, Петр проявил дипломатическую изобретательность, предусмотрительность и осторожность, поразительную при его дипломатической неопытности и молодости. Академик М. М. Богословский пишет по этому поводу: «До сих пор стремительная воля Петра ломала освященные временем внешние формы и установившиеся отношения внутри государства; теперь она проявила себя той же ломкой форм и в международных отношениях. Раз он был убежден в целесообразности и пользе соглашения с курфюрстом, старинные внешние формы его не остановили, и он сейчас же изобрел новые, более подходящие к случаю».
Но, пожалуй, гораздо более важным представляется изменение не формы, а существа внешней политики. Правда, речь еще не шла об окончательном решении. Но возможность и целесообразность исторического внешнеполитического поворота, несомненно, Петр как-то интуитивно уловил. Он еще колебался и, видимо, испытывал тяжелые сомнения. Это отразилось в крайней нервозности, проявившейся 22 июня в размолвке с Лефортом. Петр упрекал его в излишнем затягивании пребывания в Кенигсберге из-за склонности беспечного швейцарца к пышным церемониям и любви к непрерывным развлечениям.
Чувство досады и раздражения Петра вылилось и в письме курфюрсту от 30 мая, где Петр выражал резкое недовольство тем, что Фридрих не поздравил его с днем рождения лично, а послал для этого лишь своих придворных. Вероятно, Петр мучился сомнениями, не совершает ли он дипломатическую ошибку, сближаясь с курфюрстом и раньше времени обнаруживая свои намерения в отношении Балтики. Во всяком случае все это в целом показывает, насколько серьезно относился Петр к дипломатии и как близко к сердцу он принимал затруднения в этой области.
Между тем надо было продолжать путешествие. Маршрут его изменили. Если раньше предполагалось ехать сразу в Вену, то после возобновления трехлетнего союза с императором и Венецией решено было направиться сначала в Голландию.
Простившись с курфюрстом и подарив ему драгоценный рубин редкостных размеров, 22 июня царь отправился в Пилау (сейчас Балтийск), где для него были приготовлены два корабля. Однако, несмотря на крайнее желание поскорее отправиться в Голландию, пришлось здесь на некоторое время остаться. Известия о положении в Польше задержали путешествие и потребовали решения еще одной, в то время, пожалуй, более важной внешнеполитической задачи. Польша, которая по размерам своей территории была вторым государством в Европе после России, находилась с момента смерти короля Яна Собеского летом 1696 года в состоянии полной анархии. «Бескоролевье», продолжавшееся целый год, создало ситуацию, угрожавшую важнейшим внешнеполитическим интересам России. Король в Польше не наследовал престола и избирался шляхтой, а его власть серьезно ограничивалась. Тем не менее важно, чтобы на польском троне находился монарх, который сохранял бы верность договорам, заключенным с Россией. Еще в декабре 1696 года стало очевидно, что из примерно десятка кандидатов в польские короли один — французский принц де Конти — имел серьезные шансы быть избранным. Поскольку Франция находилась в дружественных отношениях с Турцией, то возникла прямая опасность выхода Польши из антитурецкого союза. Французский посланник в Польше сообщил польским магнатам, что султан обещал заключить с Польшей отдельный мир и вернуть ей крепость Каменец, если королем выберут французского принца. Возможностью избрания де Конти был, обеспокоен и союзник России — австрийский император, который направил специального представителя в Польшу с большой суммой денег для воздействия на польских панов. Австрийский канцлер граф Кинский просил русского царя сделать то же самое, причем, как сообщал русский посол из Вены, лучше действовать не деньгами, а использовать их слабость: «поляки пуще денег любят московских соболей». Но Петр предпочел действовать другим, не столь мягким дипломатическим средством. Он приказал двинуть к польской границе армию под командованием князя М. Г. Ромодановского. Такое мероприятие не было чем-то необычным: французский кандидат де Конти кроме денег использовал военную поддержку Франции.
В противовес принцу де Конти Петр в согласии с Австрией поддерживал кандидатуру курфюрста Саксонии Фридриха-Августа I, который обещал выполнять прежние обязательства Польши. В начале июня Петру стало известно, что французский кандидат имеет реальные шансы с помощью давления и подкупа получить польскую корону. В этих условиях Петр направляет 12 июня из Пилау особое послание сейму, помеченное, правда, так, будто оно отправлено из Москвы 31 мая. Петр писал, что избрание французского принца приведет к нарушению союзнических обязательств Польши. Поэтому, если до сих пор он воздерживался от всякого вмешательства в выборы короля, то теперь объявляет, что де Конти, став королем, явно намерен вступить в союз с турецким султаном и крымским ханом, значит, окажется нарушенным договор о «вечном мире» России с Польшей, а также союзнический договор Польши с Австрией, Венецией и Россией. «Посему, — писал Петр, — имея к государству вашему постоянную дружбу, мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не желаем, а желаем, чтобы выбрали вы себе короля какого ни есть народа, только бы был он не противной стороны, в доброй дружбе и крепком союзе с нами и цесарем римским, против общих неприятелей Креста святого».
Между тем в Польше происходила затяжная смута. Пользуясь поддержкой кардинала-примаса, подкупая магнатов, сторонники де Конти развернули бешеную активность. Самому русскому резиденту Никитину грозили смертью, а России — войной. «Как только придет принц, пойдем отбирать Смоленск», — кричали предводители французской фракции.
Когда пришла, наконец, грамота Петра, Никитин немедленно распространяет ее копии. Несмотря на противодействие кардинала-примаса, положение начинает меняться, и число сторонников Августа растет. Петр прислал и второе послание в том же духе. Верх взяли прорусски настроенные представители шляхты, понимавшие необходимость сохранения дружбы с Россией. В конце концов Август добился формального избрания, хотя де Конти не отказался от борьбы. Вступив в Польшу с саксонским войском, Август принял католичество и в ответ на поздравления Петра обещал сохранять союз Польши с Россией. Получив сообщение об этом, царь решил продолжить путешествие, несмотря на то что напряженность в Польше сохранялась.
Часть пути в Голландию прошли морем, но затем из-за появления пиратских кораблей, нанятых французами, решили высадиться в Германии и добираться уже по суше. Этот факт еще раз дал возможность Петру ощутить, что значит отсутствие русского флота в Балтийском море. Даже дипломатические отношения России со странами Западной Европы были крайне затруднительными.
Поездка через Германию проходила с максимальной скоростью, и все же, проезжая Ганновер, Петр был вынужден сделать одну неожиданную остановку. Во время его пребывания в Кенигсберге супруга курфюрста София-Шарлотта находилась в Берлине и по каким-то причинам не могла оттуда выехать. Но она проявляла крайний интерес к личности молодого русского царя, о котором в Европе уже распространилось много слухов. Если Петр ехал смотреть Европу, то в данном случае Европа в лице весьма видной и образованной ее представительницы хотела посмотреть на русское чудо.
София-Шарлотта несколько лет жила в Версале, ее учителем и другом был знаменитый философ Лейбниц. Поскольку царь пренебрег посещением Берлина, то София-Шарлотта отправилась во владения своей матери, курфюрстины Ганновера, чтобы перехватить царя по пути. Зная, что он будет проезжать через деревню Копенбрюгге, мать и дочь со своими приближенными поспешили в находившийся поблизости замок. Больше часа пришлось уговаривать царя, прежде чем он согласился пойти на ужин с немецкими курфюрстинами. Ужин продолжался более четырех часов, его описание содержится практически во всех книгах о Петре. С точки зрения дипломатии этот эпизод имеет интерес, поскольку позволяет судить о том, какое же впечатление производил в Западной Европе молодой царь страны, считавшейся варварской. Свидетельство двух сиятельных дам прежде всего объективно; они руководствовались не какими-то дипломатическими целями, а простым любопытством. Кроме того, свои впечатления они выражали в письмах частным лицам и вполне откровенно. Естественно, что перед встречей с Петром они испытывали обычные тогда в Европе предубеждения против русских. София-Шарлотта прямо сравнивала свое стремление увидеть Петра с желанием посмотреть на «диких зверей».
Первое в этих впечатлениях, что бросается в глаза, — это свидетельство полной непринужденности и откровенности Петра. Несомненно, что он, проведя много времени в Немецкой слободе, уже мог познакомиться с европейскими нравами. Обычное, казалось бы, желание понравиться, произвести впечатление у него полностью отсутствует. Иначе говоря, он не видит никакой необходимости приспосабливаться к европейскому обществу и предпочитает оставаться русским человеком, во всем и до конца. «Он сел за стол между матушкой и мной, — писала София-Шарлотта, — и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой, — и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность...»
Мать описывает Петра примерно таким же, как и ее 28-летняя дочь: «Царь очень высокого росту, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми одарила его природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы... Его общество доставило нам много удовольствия. Этот человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его».
В другом письме, несколько позже, София Ганноверская пишет: «Этот государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума».
Царь признался, что он не очень любит музыку, не испытывает интереса к охоте, но зато сам работает над постройкой кораблей. Он показал европейским аристократкам и заставил потрогать свои жесткие, мозолистые руки. Сиятельные дамы домогались второй встречи, но царь торопился в Голландию.
Великое посольство Петра на Западе
